ВЕРНОСТЬ

                              фрагмент из романа «ДОРОГИ»)

    Времени у лейтенанта Боянова было мало, а дел накопилось – много: надо и с документами разобраться, и с родственниками встретиться, и навестить родителей Петра, служившего с ним в одной эскадрильи.  Сидя на корточках у небольшой тумбочки, он перебирал домашний архив и заново перечитывал письма брата. Рядовому Боянову, когда он погиб, было 18 лет. Рядовому Любецкому – тоже 18. Лейтенанту Нестеренко – командиру Ивана, было тогда 23 года, и мне, лейтенанту Боянову – 23. Мы – ровесники. А способны ли действовать так, как они? Как бы поступил лейтенант Нестеренко, будучи сейчас на месте лейтенанта Боянова? Он бы, наверное, не завтра, а уже сегодня сходил к родителям своего бойца, потому что боец на фронте не просто солдат, а друг, товарищ и брат. А если брат, то и родители у них – общие. Фронтовики это хорошо понимали. Оставив дела, Никита отправился на поиски. Любецкие жили в старом, построенном ещё до революции, доме, с многочисленными надстройками и пристройками, о которых не раз рассказывал Пётр. Поднявшись на крыльцо нужного дома, он постучал в дверь. Вышел хозяин. - Вы – Алексей Михайлович? - спросил Никита. - Да. - А я – лейтенант Боянов. Привёз поклон от вашего сына – Петра Алексеевича. Мы уже писали  вам благодарственное письмо, а сейчас появилась возможность лично поблагодарить вас за хорошего сына-воина. Спасибо вам за парня. Он у нас – самый лучший солдат: отличник, спортсмен, активист. Играет в духовом оркестре. - Мать, - крикнул Алексей Михайлович жене, - встречай дорогого гостя. Он поклон привёз от нашего Петеньки! Зинаида Федотовна засуетилась и стала накрывать стол. Лейтенант, извинившись, приостановил этот порыв, и, сославшись на дефицит времени, просто стал рассказывать об их сыне: о его службе, товарищах, обо всём, что их интересовало.  - А он мне сегодня приснился, - сказала мать. Маленький, какой-то, но в военной форме. Я взяла его на руки и говорю: «Ох, солдатик, ты, мой!». Держу и плачу. - Не маленький он, - засмеялся Никита. Он в плечах уже – шире отца! Ну, извините, мне – пора.  - Жаль, что Шуры не было: узнает – расстроится, - посочувствовала Зинаида Федотовна.  - А кто она? - спросил Никита. Пётр о ней – не рассказывал. - Невеста его, - пояснила мать. Мы и сами не знали, пока в армию не ушёл. Застенчивый очень. Лейтенант стал прощаться. - Подождите минутку, я, хоть, письмо напишу, - засуетился  отец  и стал искать очки. - Не ищи, - сказала мать, - я это лучше сделаю. Она взяла карандаш и дрожащей рукой написала: 

Служи, сынку, так, как служил  батька.

                            Он – всегда в почёте был!

 Кратко, но ёмко. Зинаида Федотовна сложила по-фронтовому письмо и на одной стороне треугольника, крупными буквами, указала:

          Петру Любецкому – самому лучшему сыну.

         - Тебя девчонка, какая-то, спрашивает, - сообщила сестра, - когда Никита укладывал в чемодан дорожные вещи.  - Пусть сюда идёт. В комнату вошла стройная шатенка. Одета она была скромно, но выглядела броско, и сразу понравилась. С её милым лицом хорошо сочетались простое, ситцевое платье и недорогие босоножки, на низеньком каблучке. Плотно собранные косы были прикрыты лёгкой, голубой косынкой, а тонкая талия – затянута широким, белым поясом, что делало её фигуру рельефной и привлекательной. Изящные губы были так нежны и алы, что к ним хотелось прикоснуться.

         - Здравствуй, Шура, - первым заговорил Никита, сразу перейдя на «ты».

         - Здравствуйте.  Откуда, вы меня знаете?

         - А кто, кроме тебя, может  прийти?  Невест у меня – нет.   

           - Давайте, я найду.

         - Не найдёшь.

         - Почему? У меня много хороших подруг.

         - Они, может, и хорошие, но не так. Мне бы такую, как ты! Они – не мои невесты. Шура, смутившись, опустила глаза.

         - Хочешь, я скажу, что ты, только что, подумала?

         - Скажите.

         - Я, ведь, тоже не твоя невеста!

         - Верно. Даже порядок слов таков. Мне, даже, страшно становится: имена – угадываете, мысли – читаете. Вы, что, меня насквозь видите? - Ну, ни то, что бы насквозь, но что-то – вижу, - ответил Никита, взглянув  на её красивую грудь. Шура растерялась.   - Да ты не смущайся, - попытался он её успокоить. Где-то в Библии сказано, что думать о чём бы то ни было – не грех, а грех – действовать. Чая, кофе хочешь?

- Нет, спасибо.

Пётр – замечательный парень. Я могу за него поручиться. С таким и в разведку идти можно, и без страха шагать по неизведанным дорогам жизни. И, несмотря на это, тебе решать, с кем идти по этим дорогам. Выбирает – женщина: мужчина же, только, предлагает себя в качестве спутника.

- Как он там? - спросила Шура.

- Жив, здоров. Служит – нормально, тоскует по Родине.

- А свободное время у него бывает?

- Как и у всех солдат – по распорядку.

- И что он делает в такие часы?

- Письма пишет.

- А на танцы  ходит?

- О чём ты говоришь, дорогая. У нас –  закрытый гарнизон, и танцевать, просто, негде. - Я, тоже, никуда не хожу, - с грустью сказала Шура, - хотя  и есть где. - Ты счастлива? - спросил у неё Никита, заметив тоску в девичьих глазах. - Объясните, что это такое, и я – отвечу. - Объяснить это не просто, потому что СЧАСТЬЕ люди понимают и ценят по-разному. Одни видят его в плотской любви, другие – в борьбе за какие-то идеалы. ЛЮБОВЬ же, как самостоятельная категория, существует сама по себе: человек, просто, любит, не задумываясь над тем – кого, за что и для чего. Но это, ещё, не счастье. Существует, ещё, категория ДОЛГА, когда человек вынужден делать не то, что хочет, а то, что требует жизнь, диктуют нравственные правила и общественная мораль. Это – ещё дальше от СЧАСТЬЯ. Часто эти категории существуют раздельно, что приводит к дисгармонии в человеческих отношениях, но когда ЛЮБОВЬ и ДОЛГ проявляются разом и, слившись в единую, божественную реку духовной и сексуальной близости текут по дорогам бытия, приходит то, что можно назвать – СЧАСТЬЕМ. Это – и ЛЮБОВЬ, и ДОЛГ, и ВЕРНОСТЬ, ПРЕДАННОСТЬ и САМОПОЖЕРТВОВАНИЕ. - Я, наверное, ещё не готова ответить на этот вопрос, - созналась Шура. - Ты – не одинока, - сказал Никита.  Я и сам часто ломаю над этим голову, и не нахожу ответа. - После того, что услышала, даже не знаю, передавать ли Петру письмо, которое недавно писала с таким усердием. - Тебе решать. - А что, по-вашему, самое важное из того, что составляет СЧАСТЬЕ? - спросила девушка.  - ВЕРНОСТЬ, Шура. Всё остальное – мишура, которую со временем можно приобрести, или же – пережить. ВЕРНОСТЬ же – никогда! Она, или, есть, или её – совсем нет, а от неё зависит многое. - Я передам письмо, - сказала Шура, уже уверенно.

Никита поставил перед девушкой микрофон и включил магнитофон на запись. Такая аппаратура, в те годы, была ещё редкостью. - Я, на время, выйду, - сказал он, - а ты говори, что хочешь. Петру приятно будет услышать твой голос. Когда Боянов вернулся, Шура уже молчала и отрешённо смотрела на медленно вращающиеся кассеты. Мысли её путались, а сердце, почему-то, разрывалось.  - Спасибо вам, - сказала она. - Тебе – тоже,  за «интервью», - улыбнулся Никита. Девушка отдала письмо и собралась уходить. - Подожди, - остановил её Никита. Он достал с чемодана маленькую коробочку и отдал гостье. Это тебе – от Петра, - соврал он. Шура положила коробочку в сумку и вышла на улицу.

Смеркалось. Темнота быстро прятала удалённые предметы.         - Тебя проводить? - спросил Никита.  - Не надо: я – сама, - ответила девушка, как-то нерешительно. Она ушла. Сначала в сумерках растаяла её косынка, затем – серое платье, но долго ещё был виден белый пояс, изящно стягивающий талию. Наступил тихий, летний вечер. Даже листья не шевелились на деревьях. Тишину округи нарушала лишь чья-то песня, невесомо звучавшая в воздухе.

Через двое суток лейтенант Боянов был уже в своей части. Узнав о прибытии командира, рядовой Любецкий пришёл к нему в общежитие. - Что нового на родине? - спросил он сразу с порога.        - Много нового, но об этом узнаешь из газет, - ответил офицер. - Как время провели, где были? - поинтересовался солдат. - Я не проводил время, а рационально его использовал, - сказал Никита. А был – в Чертомелях. Специально заехал туда, чтобы познакомиться с одной девушкой. Венера, а не женщина!  Сразу в неё влюбился. Шурой зовут! Пётр вздохнул и полез в карман за папиросами. - Тебе нравится такое имя? - спросил Никита. - Самое лучшее на свете, - сознался парень. - Ну, если  оно самое лучшее, тогда слушай: может тебе и голос понравится, - сказал Боянов и включил магнитофон. Мгновение – и с динамиков полилось, ласково и нежно:

«Здравствуй, Петя. У меня – всё нормально. Дома – хорошо. На работе – ладится. Навещаю твоих родителей: я уже их не стесняюсь…  Голос то обрывался, то снова возникал.  Я уже не буду такой застенчивой, как прежде. Сам убедишься, когда вернёшься: первая поцелую и прижмусь к груди», - продолжала девушка, и слышно было, как она взволнованно дышит.

         Размякло сердце солдата. - Ну, и – дела-а-а, - протянул он и опять полез за папиросами. А лейтенант Боянов подумал, что, вот в таких – неприметных и скромных парнях, в грозные годы войны пробуждалась великая сила, сметавшая врага во имя Родины, во имя счастья дорогих людей. Пётр собрался уходить, но, немного помявшись, попросил: - Можно ещё разочек послушать? Никита перемотал плёнку и воспроизвел фонограмму. Снова зазвучал ласковый и нежный голос девушки. Никто не знает, что было на душе у солдата, но то, что у него появился  счастливый блеск в очах – было видно. Приближался вечер, но не такой, как на родине: здесь и лето тоскливое, и песен не слышно. Пётр расправил складки гимнастёрки, и уже по-уставному обратился: - Разрешите уйти, товарищ старший лейтенант? Никита посмотрел на свои погоны: всё, как было – на каждом плече по две маленьких звёздочки. - Ты, Петро, хотя и земляк, но такие шутки – брось! Халимничать – нехорошо. - А я –  не халимничаю, Никита Григорьевич. Сегодня приказ пришёл о присвоении вам очередного воинского звания.  - А ты откуда знаешь? - На то мы и солдаты, чтобы всё знать. - Спасибо за новость, а это – возьми на память, - сказал уже старший лейтенант Боянов, и отдал солдату кассету, снятую с магнитофона. - Никита Григорьевич, правда, что вас переводят в другую часть? - Правда, Пётр Алексеевич. Завтра передам свой самолёт, послезавтра – отправлюсь в отпуск, а оттуда, уже – на новое место службы. - Мне очень жаль, - сказал Пётр. - Тебе, ещё, два письма – забери. Дома – всё нормально. Передают привет. А Шуре – пиши чаще, и не забывай, что я на неё глаз положил. Красивая она очень. Не вздумай на свадьбу приглашать: уведу прямо из-за стола. Береги Венеру!

Никита снова в дороге. Под стук вагонных колёс он думал о прошлом. Работа, командировки и одиночество – вот, что осталось позади. Впустую прожито три года. Даже то, что опубликовал несколько песен и подрос в воинском звании – не снимало разочарований.    Надо перестраиваться! - решил он. Пётр же, наоборот – думал о будущем. Проводив земляка, с которым подружился, он с растроганными чувствами писал письмо своей возлюбленной:

Здравствуй, дорогая Шура! Спасибо за тёплое письмо, которое привёз мне старший лейтенант Боянов. Никита – замечательный парень. Я могу за него поручиться. С таким и в разведку идти можно, и без страха шагать по неизведанным дорогам жизни. И ещё: он тебя любит. Я – тоже. Теперь тебе решать, с кем идти по этим дорогам.

         Шура ещё ни разу не получала таких странных писем. Он, что, решил меня разыграть? - подумала она. Другие девчонки, возможно, и не обратили бы на это внимания, но Шура – не другие, она – с характером, и перестала отвечать на письма. Перед самой демобилизацией Пётр отправил ей ещё одно письмо:

Шура, пришлите новый адрес старшего лейтенанта Боянова. Я хочу остаться на сверхсрочную службу и перевестись в тот же гарнизон, чтобы быть рядом с вами.

         На это письмо она уже не могла не ответить.

                            Здравствуйте, дорогой Пётр Алексеевич!

Адрес старшего лейтенанта Боянова – выслать не могу. Вам же, не на сверхсрочную службу оставаться надо, а позаботиться о своём здоровье и обратиться в ближайший госпиталь: возможно врачи ещё успеют что-нибудь сделать. У тебя, дурень, крыша поехала! Александра.

Это письмо рядовой Любецкий получил уже тогда, когда все увольнительные документы были на руках, и ему оставалось, только, сесть в поезд и отправиться туда, откуда призывался – в Чертомели.

         Через двое суток рядовой запаса Любецкий шёл уже по улице родного посёлка, боясь натолкнуться на прохожих. Не таким он представлял своё возвращение: не было ни солнца, ни радуги, а была сырость и серость. На душе было – гадко. В соседнем доме залаяла собака. С другого двора – выскочила кошка и перебежала дорогу. Всё – против меня, - подумал Пётр. Навстречу шла какая-то женщина. Она остановилась, хотела, было, пойти обратно, но передумала и продолжила путь, повыше подняв голову.

         - Шура! - окликнул её Пётр.

         - Я слушаю вас, товарищ солдат, - ответила девушка, с напускной формальностью.

         - А где Никита?

         - Откуда мне знать: я же не спала с ним в одной постели.                      - Прости меня. Тебя можно поцеловать?

         - Целуй, если хочешь: больше, ведь, некому! Они поцеловались.         - Ты, за меня, дурня, выйдешь замуж? - спросил Пётр. - За тебя – нет, а за дурня – выйду. Лучших-то женихов всеравно нет! - ответила она без всяких эмоций. Через неделю сыграли свадьбу.

         Выйдя замуж, Шура стала ещё прекрасней, и не нуждалась в украшениях. С медальоном же, на золотой цепочке – не расставалась.

         - Что это такое? - спросил, как-то, Пётр. Такие вещички я видел, только, за границей.

         - Твой подарок, - ответила жена.

         - Я тебе, такое, не дарил.

         - Ну, и – зря! - ответила она и задумалась. А почему ты Никиту не пригласил на свадьбу?

         - Он не захотел. «Если я там буду, - сказал он, - уведу невесту прямо из-за стола». У Шуры учащённо забилось сердце, и она сказала: «Я же не корова, чтоб меня уводить!».

         - Вот-вот, - согласился с нею муж.

          «Я же не корова, чтоб меня уводить, - подумала она уже про себя. Я сама б к нему побежала, если б он поманил меня». 

В семье Любецких всё было нормально. Но жизнь не сад, где одни цветы: бывают штормы и цунами. В такие моменты Шура уединялась, прижимала кулон к губам и, целуя его, гадала, что могло бы произойти, если б она в тот вечер позволила лейтенанту Боянову проводить её. Женщина плакала. Зачем Никита сказал тогда, что  «главным является – ВЕРНОСТЬ». Он, разве, не знал, что главное –  ЛЮБОВЬ? Она почувствовала на себе его пронизывающий взгляд, и ощутила, как тогда, себя раздетой. Но если, в тот вечер, это привело в

смятение, то сейчас стало – тепло и приятно.

- Шурка, куда ты пропала, чёртова баба? - кричал муж. Слышишь – дитё орёт!  Женщина выскочила из коровника и, продолжая чувствовать себя раздетой, засеменила к дому, где плакал ребёнок. С каждым шагом пружинисто подпрыгивали её упругие, красивые груди, из которых, как из пульверизатора, брызгало молоко…