Дороги, политые кровью  

                                              ( фрагмент из романа «ДОРОГИ»)

         Вань, а, Вань, правда, что у человека в глазах всё перевёрнуто, когда он рождается? - спросил Никита.      - Правда, - ответил старший брат, прилаживая фотоаппарат в тени палисадника. - А когда оно обратно опрокидывается?  - Что?  - Да то, что он видел вначале. - А…  Да, у кого, как. У меня, например, всё сразу встало на своё место, а  ты – до сих пор созерцаешь мир, вверх тормашками, - съязвил Иван. Никита не обиделся. Он любил брата и считал его самым умным человеком на свете. И ещё бы: Иван каждый день посещал библиотеку, откуда приносил много интересных книг. Он читал всё подряд. Никита не раз видел, как брат, находясь на улице, поднимал обронённый кем-то обрывок газеты, рассматривал его, читал, обстоятельно рассказывал о прочитанном, и только тогда отправлял в урну, или, аккуратно сложив, уносил домой и приобщал к своей коллекции. Книг у Ивана не было. Средства семьи не позволяли обзавестись домашней библиотекой, но вырезок из газет и календарей у него было много. Это была своеобразная «энциклопедия», с которой он не расставался и, значимостью которой, гордился. Взрослые пророчили Ивану известность, и всерьёз надеялись, что он станет учёным или писателем. Младший брат был  такого же мнения. То, что Иван уже «учёный» - Никита знал, а в то, что станет популярным писателем, очень-очень верил. По-другому и не должно было быть, потому что Ивану исполнилось уже 15 лет, а Никите, только – 9.

           Было тёплое воскресное утро. Братья Бояновы уже давно были на ногах. Они всегда просыпались рано, потому, что с вечера оставалось много незаконченных дел. Мальчишки и девчонки знают, как утомительно ждать до утра, когда замерли на ночь качели, упрятался под табурет мяч, а на тумбочке лежит новая фотокамера, привезённая отцом с областного центра, куда он ездил в командировку. Только мальчишки и девчонки знают настоящую цену играм, и знают, как трудно ждать до «завтра». Никита, правда, в отличие от других, не испытывал мук ожидания. Он старался, в таких случаях, быстрее уснуть. Когда спишь, утверждал он, время проходит мгновенно, и ждать утра совсем не надо. Проснёшься, а везде уже день. Как будто и не бросал играть! Плохо, только, когда сны длинные снятся: ждёшь-ждёшь, а они всё снятся, да снятся – пока не разбудят. А когда разбудят, становится страшно:  в комнате темно, все храпят, а дня ещё нет. В этот раз Никите повезло, хотя и сон снился. Ему приснилось, что приехал отец и привёз подарки. Он так обрадовался, что даже проснулся. Когда  открыл глаза, ночь была позади, а лучи солнца, пробившись через щели оконных ставень, освещали, стоявший на этажерке, зелёный танк, с пятиконечной звездой на башне, и настоящий фотоаппарат – вершину Ванькиных мечтаний. Старший брат заслужил такой подарок, потому что хорошо учился в школе. Никита, правда, тоже  не отставал от него в прилежании, но проучился  лишь год, и не очень понимал разницу между плохим отношением к учёбе и хорошим. Просто ходил в школу – вот и всё! Ему, даже, похвальную грамоту дали, а для чего – он так и не понял. За то, что в школу ходил? Другие –  тоже ходили. За то, что первый класс окончил? Другие – тоже закончили. И, вообще, он мир делил на две части: по одну сторону были взрослые, с какими-то делами, работою, проблемами, а по другую были они – дети, со своими играми, шалостями и забавами, которых не волновало то, что было на другой стороне. Он не надоедал взрослым, и довольствовался тем миром, который его окружал. С другой же стороной общался лишь через брата, всё созерцал его глазами и воспринимал  его умом. 

           - Вань, сфотографируй меня.

           - У меня нет плёнки.

           - Ну и пусть. Ты так, понарошку!

           - Если понарошку – сфотографирую. Становись. Никита стал под яблоню и, выставив вперёд танк, замер в ожидании действа. Иван долго наводил аппарат, заставлял дышать, просил не дышать и, предупредив, что «вылетит птичка», спустил затвор. Никита старательно выполнял все команды.

           - Теперь, давай я.

           - Ты не сможешь.

           - А ты научи.

           - Ну, ладно. Иди сюда. Иван объяснил брату устройство камеры, и, убедившись, что тот всё понял, стал перед объективом. Никита навёл фотоаппарат, посмотрел в рамку и ужаснулся: - Вань, ты – вверх ногами!  - А я  что говорил? Ты всё, пока, видишь вверх тормашками. Никита в недоумении посмотрел на брата, перевернул камеру и снова заглянул в рамку.  - Ну и ну, - удивился он, увидев, что Иван опять стоит вверх ногами.   

           У Бояновых, по случаю воскресного дня, собрались родственники и соседи. Они часто у них собирались, чтобы поговорить о жизненных проблемах, поделиться радостями, бедами, а то и, просто, отдохнуть. Гости радушно беседовали, Евфросиния (мать Ивана и Никиты), молодая ещё женщина, изредка делала детям замечания и, сознавая, что её не слушают, безобидно сердилась. Отец, одетый по-домашнему, рассказывал какую-то смешную историю, приключившуюся с ним в областном центре, и радовался, что у него есть сыновья. Светило солнце. Смеялись гости. Играли дети. И это был – не сон. Это было – СЧАСТЬЕ.

           - Ребята, где отец? - спросила посыльная у детей, перебравшихся в палисадник, чтоб не раздражать взрослых.

           - На крыльце баланду травит, - ответил Никита и присел на пенёк, чтоб отдохнуть. Посыльная прошла во двор, даже не поздоровавшись, сказала, увидев отца: «В райком вам, Григорий Андреевич. Срочно. Идите, в чём есть. На переодевание времени нет: такое распоряжение Черкашина (первого секретаря)». Григорий посмотрел на босые ноги, на заношенные штаны,  взволнованно заметил: - Такого ещё не было, но ничего не поделаешь. Надо идти. Он одел, стоявшие вблизи, дедовы чувяки и сразу ушёл, не дождавшись воскресного обеда.

           Возвратился Григорий только вечером, уставший, голодный и встревоженный, когда все уже знали, что пришла большая беда. Ничего не говоря, он прошёл в комнату, где была жена с детьми, постоял, молча, потом подошёл к Никите и погладил ему голову. Отец всегда так поступал в минуты душевного смятения, черпая, таким образом, силу в детях, видя в них надежду и опору. Затем он подошёл к Ивану, сидевшему в углу, под вешалкой, также, молча, постоял, глядя на сына, а потом глухо спросил: - Ну, как дела, брат?  - Плохо, - ответил тот. - Почему так?  - Сам знаешь. Чтоб не расстраивать отца, Иван ушёл в другую комнату. Мать, прижимая к себе Никиту, тихо плакала. Так  пришла к ним война. С этого дня отец редко бывал дома. Гости куда-то пропали, а соседи приходили только по делу. Никита заметил, что люди стали часто плакать. Уехал на фронт дядя Тима, всегда возившийся с велосипедом и хорошо игравший на балалайке. По вечерам перестали звучать песни за околицей, под которые хорошо засыпалось. Всё стало другим и огромным. В дом провели радио, что считалось в ту пору роскошью. В их комнату стал чаще заходить дедушка Андрей, живший в этом же доме, за стенкой. - Пришёл послушать ваш «Рекорд», - говаривал он при каждом  посещении, словно извиняясь,  а, уходя, спрашивал: - Гришка не приходил? Ещё он попросил у Никиты карту, сказав при этом: - Зачем она тебе? Ты и так грамотный. А вот мне, старику,  она пригодится. Дедушка каждый день брал эту карту, и что-то на ней отмечал, качая головой.

           Дед не любил пустословия. В разговор вступал лишь тогда, когда требовалось его вмешательство. Ему никто не перечил, и все смиренно воспринимали его замечания. Внуков он не ругал, а, прищурившись, всегда говорил, поглаживая бороду: - А что они? Они – молодцы! Дети деда любили. Как же его не любить? Кто, кроме него, может смастерить самый красивый скворечник? 

           По железной дороге, которая проходила недалеко от их дома, день и ночь шли эшелоны с танками, орудиями и горючим. В обратном направлении – с ранеными бойцами. В школах начали строить бомбоубежища, а старшеклассников – обучать военному делу.  В посёлок Чертомели пришли первые похоронки. - Папа, - сказал, как-то, Никита, обращаясь к отцу, -  я раньше, как спал, и не видел, что люди  плачут, а машины – куда-то мчатся…   - Взрослеешь ты, сын, - ответил отец, - поэтому и замечать стал больше. Раньше тоже  люди жили, и машины куда-то мчались. Груз только другой перевозили. А, на счёт сна, ты, верно, подметил: не только дети, но и взрослые проснулись. Хорошо, ведь, жилось до войны, а война – бремя, которое приходится всем нести.                                         

           - Вань, - прошептал Никита, кода братья улеглись спать, - у меня уже всё встало на своё место. Я стал взрослеть и больше замечать. Так сказал отец. - Я знаю, - согласился брат. Никита, довольный, уснул.

           В заботах и тревогах проходили дни. Меньше стало мужчин в посёлке, а война только разгоралась. На курсах, готовивших для фронта шоферов и санитаров, занимались исключительно женщины. Для борьбы с диверсантами был создан истребительный батальон. Ходили слухи, что бойцы этого батальона чуть ли не каждый день вылавливали шпионов. Никита считал, что их можно выловить всех и сразу, если использовать его метод обнаружения, который держал в секрете. Иван приложил немало усилий, чтобы выведать у брата «государственную» тайну.

           - Шпионы в пасмурную погоду носят тёмные очки, - сообщил он шёпотом. Я, даже, одного приметил, - добавил он с достоинством, рассчитывая на изумление брата.

           - Ну, хорошо,  - сказал Иван. Ты, только, не задерживай его без меня. Лады? - Лады, - пообещал Никита с таким чувством, как будто ему поставили «плохо» по чистописанию.

           В небе появились первые немецкие самолёты, свидетельствующие о том, что фронт уже близко. Сбрасывая листовки, они нагоняли страх на уставших людей. В школе изменился преподавательский состав, потому что всех мужчин призвали в армию, а вместо них пришли совсем молодые, досрочно окончившие институты, девчонки. Однажды, во время урока, такой учительнице принесли письмо. Никита сидел за первой партой и хорошо видел, как та, прочитав  несколько слов, побледнела и стала плакать, плакать горько и безутешно: убили брата. Никого не было, так жаль в ту минуту, как её. Ребята сидели тогда тихо-тихо, чтоб директор не услышал, а девочки гладили учительницу руками, как маленькую, и тоже молчали, потому, что не знали, что надо говорить. Они, просто, её жалели.

           В школе было холодно. Не хватало тетрадей, и писать приходилось на устаревших книгах и газетах. Учебники можно было приобрести, лишь, у спекулянтов. Исчезли с продажи пионерские галстуки, и их пришлось делать самим,  из поношенных блузок и платьев. Иногда, вместо них, просто надевали нарукавные повязки, чтоб хоть как-нибудь выделить учеников, преуспевающих в учёбе, помогающих семьям фронтовиков пилить дрова, приносить воду, читать и писать письма. Портфелей у детей тоже не было. Книги приходилось носить в самодельных сумках, а кто имел настоящую  «противогазную» - считался очень крутым,   и ему все завидовали. Да в них, собственно, и носить было нечего: один учебник приходился  на 5-10 человек,  а то и больше.                 

           Война – войной, но дети жили и шли своей дорогой. Пропала игра в «Чапаева». Ребят уже не интересовали «Красные и белые», потому что рядом были «Наши и фашисты». Игра в «Наших и фашистов» была такой же, как в «Красных и белых», но имела свои особенности: если «белые» были тоже наши, то фашисты – чужаки, и на их роль трудно было найти претендентов. Нравственные идеалы ребят были настолько высокими, что даже временно никто из них не хотел быть «врагом». К тому же, «фашистов» сильно били. Иногда так, что тот, на следующий день, даже в школу не мог прийти. Поскольку «фашистом»  никто не хотел быть, вражескую группу, в принудительном порядке, решили комплектовать из «двоечников». Учителя долго не могли объяснить причину всплеска успеваемости: в школе  не стало отстающих учеников. Кто приходил на занятия с невыученными уроками, сразу попадал в разряд «фашистов» и долго носил  синяки на своём теле. Ребята играли, также, в «Кавалерию». В степи тогда бродило много «ничейных» лошадей, отбившихся от табунов, перегоняемых с западных областей Украины. Лошадей ребята отлавливали,  собирали в «эскадроны», и, вооружившись палками, проводили на них «бои». У некоторых на всю жизнь остались следы от тех «сражений». Видя, как измученные и голодные солдаты, отступая под натиском врага, тащат на себе войсковое имущество и вооружение, ребята без сожаления отдавали им своих лошадей.

           Зима была на исходе. Заметно прибавился день. То здесь, то там стали проявляться тёмные плешины земли, похожие, в окружении потускневшего снега, на воронки от разорвавшихся снарядов, а в оврагах, где лучше прогревалась почва, появились первые подснежники. И не было им дела до войны, до огромного человеческого горя.

            Дети, вместе с взрослыми, следили за событиями на фронте. Никита в этом преуспевал, потому что не только слушал радио, но знал, как думает  брат, что говорит дедушка. От отца, правда, он мало получал информации, потому что тот всё время был на работе, а дедушка Андрей сам искал с ним общения: тяжко было старику оставаться одному со своими думами; от Тимки, младшего сына, перестали приходить письма, а дочь – Груня  получила похоронку на мужа. Карта, взятая у Никиты, быстро превращалась в истрёпанный клочок бумаги, покрытый штрихами, стрелками и, одному деду понятными, знаками. - Дедушка, возьмите другую карту, - предложил  Никита. - Нет-нет, - отказался старик. Ещё рано. Придёт время – сам попрошу! - Хорошо, я приберегу, - пообещал внук, радуясь такой «бережливости».   

           Фронт приближался. Появились беженцы. Кто – на машинах, кто – на подводах, но больше – пешие. Одни убегали от линии боевых действий, другие же, приехав с крупных городов за продуктами, надеясь обменять их на вещи, тоже стали таковыми, поскольку обратную дорогу им перекрыла война. В этом скопище были все: и честные люди, и жулики, и враги.

           - Вань, а тот, очкастый, исчез…

           - Кто? - не понял брат.

           - Ну, тот, который – шпион, в тёмных очках, - пояснил Никита с огорчением. - Эх ты, ловило: прохлопал. А мог бы орден получить! Ну не горюй: он ещё появится, и ты его, непременно схватишь. Только будь осторожен: у него в левом кармане нож, в правом – наган, а в вороте пиджака зашита ампула с  ядом.

           - С каким ядом?

           - С мышьяком, с мышьяком.

           - Да, трудно будет, - согласился Никита.                 

         Закончились занятия в школе. Пришли летние каникулы, а с ними и первая бомбёжка. Жертв, правда, не было, потому что бомбы упали за посёлком, но страху было предостаточно. Братьям Бояновым захотелось осмотреть место бомбардировки, и они отправились туда, где ночью гремело  и полыхало. Чем ближе подходили, тем чаще на их пути попадались острые, с закрутками, куски металла. - Это осколки, - пояснил Иван, сам их никогда не видевший. Глубокая яма, - констатировал он, осматривая одну из воронок. Хорошо, что здесь до воды далеко, не так, как у нашей тётки Вари. Если бы эта бомба упала ей в огород – было бы озеро, и она обязательно завела б гусей.  - А себе в огород не хочешь? - спросил Никита. - Не хочу, - ответил Иван. У нас и до воды глубоко, и вода – солённая: гуси пить не станут. - Всё поле изрыто, - заметил Никита, поражённый. - Нам повезло, что эти бомбы упали сюда, а не  на посёлок, - констатировал Иван. Спасибо «контрикам», что предотвратили беду. - Каким, ещё, «контрикам»? - не понял Никита. - А ты, разве, не знаешь? Сейчас весь посёлок об этом говорит: за день до бомбёжки, наши контрразведчики («контриками» их ещё называют) поймали диверсанта-наводчика, который должен был световыми сигналами корректировать бомбометание. - А почему бомбы сброшены в поле? - спросил Никита. - Потому что, ожидая бомбардировщиков, световые (ложные) сигналы было решено выставить здесь, чтоб отвести удар в безопасное место. - Ну и ну, - как всегда, удивился Никита. - Я видел этого гада, когда его вели к машине, - поделился секретом старший брат, немного приглушив голос. Не человек, а мразь какая-то: морда, как у простого спекулянта, и, почему-то, вся в крови.  - А кто его вёл? - также тихо спросил Никита. - Двое конвойных: одного – не знаю, а другой – твой знакомый, которого ты за шпиона принимал.                   

            - Ну и ну.

            - Он со «смерша».

            - А что это такое?

            - Смерть шпионам, значит.

            - Ну и дела, - опять удивился Никита.

           Ребята ещё не знали, что скоро разойдутся их дороги. Некоторые погибнут от бомбёжек, а многие уйдут на фронт, и не каждому выпадет счастье возвратиться обратно. Участились налёты вражеской авиации. Как не старались железнодорожники рассредоточивать эшелоны, а зенитчики обеспечивать прикрытие, немцы, всё же, нанесли удар в район вокзала, где скопились поезда с боеприпасами и жидким топливом. В считанные минуты посёлок превратился в кромешный ад: огромное зарево, видимое за пятьдесят километров, грохот и дым повергли сотни людей в панику.

«Чертомели горят», - со страхом говорили жители даже в отдалённых сёлах, наблюдая за жутким, огненным облаком, что в районном центре. А там рвались снаряды, бомбы, цистерны с горючим и, всё это, гудело, летело, вперемежку с колёсами, рельсами, кровью и человеческим мясом. Казалось, что этому уже никогда не будет конца, что это – конец света. Оставшиеся в живых, навсегда запомнили знойное, жуткое лето 1942 г. Очередным налётом был уничтожен элеватор, весь заполненный молодым, отборным зерном. Люди со слезами смотрели, как горит хлеб, но ничего не могли сделать, да и не хотели, потому что на смену первого грохота, едва успевшему утихнуть, нарастал другой, более страшный и неведомый: приближался фронт…

           Дед Андрей в последний раз вынул из кармана Никитову карту, отчертил на ней Луганскую область, отрешённо повертел нею и, с горечью, разорвал. Рвал он её с такой болью, как будто разрывал собственное сердце: от Тимки, по-прежнему, не было писем, а Гришка, простившись с детьми и женою, ушёл ночью, даже не сказав, куда. На следующий день пришли немцы.

           Немцы вошли в Чертомели тихо, без выстрелов и боя, но все понимали, что тишина – зловещая. Чувствуя тревогу, люди перебирались на окраину посёлка, менее уязвимую при бомбёжках, а кто имел возможность – отправлялись в сёла. Бояновы тоже переселились к тётке Варе, жившей на отшибе, удалённом от центра и железнодорожных путей. Недалеко от  тёткиной хаты проходил глубокий и длинный овраг, в котором любила ватажиться детвора, а за ним простиралось обширное поле, засеянное пшеницей и кукурузой. Не было там ни больших дорог, ни лесопосадок, и всё было обозримо, как на лодоне. Во дворе у тётки был собственный колодец, в котором всегда была вкусная, холодная и легко доставаемая вода, а рядом с ним – небольшой погребок, для зимнего хранения овощей. В летний период погреб, как правило, пустовал, потому, что класть туда было нечего, но зимой он был нужнее любого сарая, являясь хранилищем основных продуктов питания. В целях экономии средств, над погребом, вместо сарая, для защиты от снега и дождя была сооружена, просто,  двускатная крыша из камыша и соломы, которую тётка разобрала, как только начались пожары. Поскольку никакой крыши не было, в маленьком погребке, куда вселилось две семьи, было не только тесно, но и душно. Трое суток просидели они в подземелье, а на четвёртые решили разведать обстановку. Первым это проделал Никита, самый малый и не заметный. После беглого осмотра территории, он доложил, перепуганным родственникам, что «у соседей во дворе стоит орудие, а в саду, за тёткиным огородом, установлены пулемёты». - Господи, что же это такое? - простонала Евфросиния, редко обращавшаяся к Богу. Потом вылезли с погреба Иван и Варька. Стрельбы не было, и они, не пригибаясь, проследовали в хату. Домик у тётки был маленький: всего пять стенок и два небольших окошечка. Одно окошко выходило к соседям, а другое – на улицу, в сторону оврага: в него хорошо были видны пшеничное поле и просёлочная дорога. Иван, посмотрев в это окно,  увидел на  дороге, по которой раньше почти не ездили, зелёный автобус и человечка (было очень далеко), копошившегося возле него. Интересно, что это за автобус? - подумал Иван. Он где-то слышал, что такие автобусы называют «штабными». Тётка Варя, увидев, что немцы, перекрикивая друг друга, устанавливают орудие прямо под окном её хаты, подбежала к Ивану, чтоб сообщить об этом, но не успела: прогремел выстрел, и с окна, где она только что стояла, посыпались стёкла. Иван, который продолжал, не отводя глаз, смотреть в поле, видел, как вспыхнул автобус, испарился человек, а через время –  услышал и треск разорвавшегося там снаряда. Прямо, как в кино, - подумал он с отвращением. - Господи, да что же это такое? - простонала на этот раз уже тётка Варя. - Идёмте в погреб, - подсказал Иван, первым оправившийся от шока.                                                                     

           Ругай детей,  не ругай – они всеравно будут стремиться искусить неведомое, будь оно, хоть, в самом пекле. Так уж они устроены! Никита не был исключением. Ещё не все потухли пожарища, как  он со своим другом – Сашком отправился искать приключения. Первым объектом их обследования стала публичная библиотека, что находилась напротив железнодорожного вокзала. Они хорошо знали и любили это место, куда их не раз приводил Иван. Читали ребята ещё плоховато, но им было интересно сидеть в уютной комнате, на мягких стульях, и рассматривать картинки в журналах. На том месте, где когда-то стоял вокзал, изумлённые мальчишки увидели груду кирпича и металла, а там, где была библиотека, обнаружили разрушенное здание,  без окон и дверей. Войдя туда, они поразились увиденным: полки были повалены, а книги валялись на полу, вперемежку с глиной и битым стеклом.

          - Что же это такое? - спросил Никита.

           - Варвары, - ответил Сашко. Они ещё ответят за это! Ребята стали перебирать книги. Многие из них были целы, хотя и в пыли. Никите хотелось найти ту единственную, которая нравилась больше всех: толстая, в розовом переплёте, и вся в картинках, а на обложке было написано – СССР. Не найдя желаемую, он, по примеру друга, запихнул за пазуху несколько книг, без выбора, и направился к выходу, в отличие от Сашка, который вылез в окно. - Halt, - окликнул его немец, непонятно, откуда взявшийся. Никита испугался и, споткнувшись, упал. Рубаха вылезла из штанин, и из-за пазухи посыпались книги. Немец, как бульдог, схватил его за ухо и потащил обратно в здание. Никита так испугался, что даже  боли не чувствовал. - Ты юда? Твой Vater коммунист? - выплеснул фашист на мальчишку непонятные слова, приняв его за еврея. По улице со скрежетом прогромыхал танк, от чего задрожала земля. Крыша книгохранилища, едва державшаяся на разрушенных стенах, затрещала и тут же рухнула. Теперь немец, отскакивая в сторону, споткнулся и упал, а освободившийся Никита, не чуя ног под собою, пустился наутёк. Перебегая от дома к дому, прячась в кустах и канавах, он преодолел, таким образом, основной участок пути. До тёткиного погреба было уже не далеко: осталось пройти  футбольное поле. Наткнувшись на немецкую стоянку, и, боясь выйти на открытую площадь, где не было ни кустов,  ни оврагов, Никита, спрятавшись в малиннике, стал ждать, когда уберутся солдаты. Поняв, что они не собираются это делать, мальчишка, соблюдая осторожность, пополз к соседям. Один немец, услышав шорох в кустах, снял, висевший на суку автомат, послал в ту сторону бесприцельную очередь. Никита, увидев, как от пуль взъерошилась земля, вскочил и побежал к полю. Фашиста это заинтриговало. Он, как азартный охотник, при виде загнанного зайца, стал стрелять вдогонку. Пули просвистели рядом. Никита бежал, падал, вставал и снова бежал. - Хватит дурачиться, Курт. Оставь мальчишку в покое, - сказал немец постарше, отводя его автомат  в сторону: у него дома остался такой же сын. Очнулся Никита лишь в погребе, весь в синяках и царапинах. Где был и как очутился здесь – не помнил. Мать несколько раз звала его поесть – не шёл. Двое суток просидел один в тёмном заточении и вылез с убежища лишь после того, как Иван провёл с ним длительный сеанс психотерапии.    

           На рассвете следующего дня все с тревогой услышали рокочущий шум, перебив